В тумане дни короче,
И зори не видны.

Клара Арсенева


Прежде чем усадить зерно, Женщина вспахивает землю длинным ногтем, радужным и крепким, и поливает её теплой водой – горшок принимать не хочет и только грязные лужи выталкивает наверх: серо-глинистая масса, с перевернутой на спину плодовой мушкой отстаивается еще пару дней, пока Женщина, решив, что места лучше ей все равно не найти, не закапывает черепки непослушной рукам посуды на заднем дворе, а зерно не кидает в ковш с молоком. Двойное отрицание ведет к процессам непредсказуемым – и вот уже вскоре из кофейника появляются феи, из масленки – желтые коротконогие кони, а из молока выпархивает Дюймовочка. И поскольку последняя больше всех похожа на настоящую девочку, то все обитатели Кухни собираются кругом и пляшут, и вдыхают запах её безволосой головы, голых ног и смятых десертной вилкой ступней.
Присаживается на край стола и вздыхает: с тюльпана скоро упадет лепесток, но этого ей не хватит даже на носовой платок, что уж говорить о настоящем платье. Краска может скрыть наготу, но ведь Принцы сами на подобные кухни не прилетают: здесь жарко и не прибрано, хоть под раковиной целый легион цветных бутылок, губок и клетчатых матерчатых тряпок. Не то чтобы каждая девочка так вот мечтает о Принце, но Дюймовочку просто коробят нынешние несоответствия – и рост её сейчас лишь порядка дюйма, и половины ячменного зернышка не хватит даже на кофе-брейк.
Страшно подумать – прежний дом был похож на пасхальное яйцо – вытянутая рисовая скорлупа, цветные разводы на стенах комнаты и повышенная плавучесть в дождливый день. Теперь, когда есть возможность сравнивать, Д только и делает, что ограничивается первой буквой и морщится, вздрагивая в сторону рисовой каши – пахнет она вкусно, но хранит столько же неоткрытого крика, как и оранжевые шары в банках с нерожденными рыбами. Молоко внутри растет и греет, но не побуждает к действиям: сидеть и ждать жаждущих, с которыми придется делиться – вот они, настоящие принцы – с круглыми локтями, измазанные зеленкой, с нестриженной челкой, пьющие залпом с отвратительной коричневой пеной холодное молоко и съедающие пачку кислых желтых пулек аскорбинки за день.
Нет, в ней живет томление непрошедшего тепла, воздух захватывает и, давясь, растворяет идущий от неё пар, и она все же надеется добраться до кого-то постарше: потому что не понимает разницы между собственным чувством и тем, что говорит Мать.
В свежий кофе иногда попадает слишком много специй, и тогда уже совсем не нужно молока. А Кофе оказывается слишком близким, чтобы быть замеченным, и слишком простым, достижимым, как и было обещано. Но в разлитом, убежавшем следу Д больше правды и поиска, чем в крепком и надежном К, купающемся в высокой чашке. Женщина касается его губами и оставляет розовые морщинистые следы на ободе, обжигая язык. Утро не задалось, молоко к вечеру окончательно превратится в липкую неинтересную пленку, крепко овивающую возвышающуюся пластину конфорки, и с наступлением ночи место кофейной гущи займут широкие чайные листья – бесполые и многочисленные.
Если бы к этому времени у Женщины уже был Мужчина, он бы непременно приколотил над дверью ходики или часы с кукушкой, поменял бы лампочку на энергосберегающую с выступающими контурами и выхаживал бы громко в своих цветных восточных тапках, выходя к ночи за стаканом воды: руки его тверды и жарки, и каждый день весом и заметен. Но.