А.М.
Идем вместе, по правую руку от меня никто не становится: примета старая, но все говорят, что лучше о таком не забывать (довелось мне протянуть дольше всех, да еще и с бесконечными своими повторами – вот и бесятся, без злобы, но по привычке отмечать похвалу как данность и превосходство как отличительный знак), а то вылетит припадающей на правую сторону птичкой с желтыми лапами, похожими на резиновый слепок ветки, и стукнет по голове. Вдыхаю и бросаю воздух, будто бы палкой проталкиваю внутрь застывающую морозную густоту утреннего тумана, натягиваю перчатки, плечи поднимаю вверх, пытаясь в складках спрятать остывающие уши: снег выпал не так давно, но во многих голосах я уже слышу усталость и тоску, на каждом повороте пытаюсь встретиться со стоящими за левым плечом, но все это пустое: тень распадается на пять частей, и указующая выглядит бледнее всех остальных.
До точки разлада и разделения мне остается совсем немного, но хранить тишину внутри еще сложнее, чем снаружи: ведь когда я не знаю имени и проблем, глаза постороннего говорят и больше, и меньше разом: иди до перекрестка, потом припади к земле. Если попросят, мы сделаем все, коли невозможно будет отказаться от обещаний. Имя мое запрятано среди прочих, ответ на загадку – условие для выигрыша битвы, на которую меня зовет поясной колокол. Оступаюсь.
Такие моменты – половина тебя летит носом в землю, а все прочее проваливается ниже одномоментно и продолжает идти несобранным конструктором. Ревность земли проходит по своду ступней, мир расступается и становится мягче: у этого перекрестка почва побеждает камень, забирает любое покрытие и асфальт здесь трескается изнутри, сдавшись зелени юной поросли. Поднимай голову, если собираешься опуститься вниз – здесь неустойчивая вертикаль и все меняется местами: попутчик качает головой, а я люблю его голые ладони наблюдать через увеличительное стекло (луна как выпуклый третий глаз ювелира ), но он лишь смеется, замечая мое краснеющие лицо в одном из зеркал. Говорят, что под крестовинами дорожной разметки в глубине сверкающий светофорных линий покоятся погибшие боги, и бледные прекрасные руки их лезут прочь из плечей, расходясь узорчатым сиянием в глазах ходящих снаружи… - я же помню только фонарь, от которого золотой паутинкой спадает тепло, и колени, стоящие поодаль: теплая одежда не позволяет мне сжаться в изначальную форму, волнительно сойтись снежной пеной с тем, кого я здесь жду. Но проходящая мимо девушка уже означила мне пророческое: ищи собственный перекресток, и мне приходится подниматься с глубины, после которой – новый провал, и искать продолжения в чернилах, разлитых завитками по щекам Юкс, и требовать определенности в избрании того, что, собственно, тебе достается.
Идем вместе, по правую руку от меня никто не становится: примета старая, но все говорят, что лучше о таком не забывать (довелось мне протянуть дольше всех, да еще и с бесконечными своими повторами – вот и бесятся, без злобы, но по привычке отмечать похвалу как данность и превосходство как отличительный знак), а то вылетит припадающей на правую сторону птичкой с желтыми лапами, похожими на резиновый слепок ветки, и стукнет по голове. Вдыхаю и бросаю воздух, будто бы палкой проталкиваю внутрь застывающую морозную густоту утреннего тумана, натягиваю перчатки, плечи поднимаю вверх, пытаясь в складках спрятать остывающие уши: снег выпал не так давно, но во многих голосах я уже слышу усталость и тоску, на каждом повороте пытаюсь встретиться со стоящими за левым плечом, но все это пустое: тень распадается на пять частей, и указующая выглядит бледнее всех остальных.
До точки разлада и разделения мне остается совсем немного, но хранить тишину внутри еще сложнее, чем снаружи: ведь когда я не знаю имени и проблем, глаза постороннего говорят и больше, и меньше разом: иди до перекрестка, потом припади к земле. Если попросят, мы сделаем все, коли невозможно будет отказаться от обещаний. Имя мое запрятано среди прочих, ответ на загадку – условие для выигрыша битвы, на которую меня зовет поясной колокол. Оступаюсь.
Такие моменты – половина тебя летит носом в землю, а все прочее проваливается ниже одномоментно и продолжает идти несобранным конструктором. Ревность земли проходит по своду ступней, мир расступается и становится мягче: у этого перекрестка почва побеждает камень, забирает любое покрытие и асфальт здесь трескается изнутри, сдавшись зелени юной поросли. Поднимай голову, если собираешься опуститься вниз – здесь неустойчивая вертикаль и все меняется местами: попутчик качает головой, а я люблю его голые ладони наблюдать через увеличительное стекло (луна как выпуклый третий глаз ювелира ), но он лишь смеется, замечая мое краснеющие лицо в одном из зеркал. Говорят, что под крестовинами дорожной разметки в глубине сверкающий светофорных линий покоятся погибшие боги, и бледные прекрасные руки их лезут прочь из плечей, расходясь узорчатым сиянием в глазах ходящих снаружи… - я же помню только фонарь, от которого золотой паутинкой спадает тепло, и колени, стоящие поодаль: теплая одежда не позволяет мне сжаться в изначальную форму, волнительно сойтись снежной пеной с тем, кого я здесь жду. Но проходящая мимо девушка уже означила мне пророческое: ищи собственный перекресток, и мне приходится подниматься с глубины, после которой – новый провал, и искать продолжения в чернилах, разлитых завитками по щекам Юкс, и требовать определенности в избрании того, что, собственно, тебе достается.