Сны

И что? Лежишь под дождем, ставя кисть вертикально, шагаешь пальцами, выставляя их человечком, носки ступней вывернуты – иначе лежать неудобно, ты весь плосок и недвижим, стараешься не дышать, потому что движения от холода и камней приносят только сдавленность и боль. Ты разбит и спокоен, потому что все уже вылито наружу и стекает из тебя во внешнее этот дождь, крупными каплями стучится под ворот; рубашка - насквозь. Головы не поднимать, бормотать что-то бессвязно, лишь бы рот был открыт – внутренняя влага горяча и горька, мешается с приходящей водой - вкус внутри становится пьяным и металлическим, запахов не различить; все, что остается в мире, собирается в перегонный куб черепной коробки. Кто-то сначала тянет тебя наверх первым примеривающимся рывком, потом отрывает, как клейкую ленту, пытается поставить на ноги, но все суставы способны лишь гнуться, и ты висишь в воздухе, крепленный за подмышки, и колени тянет к земле. Забываешься, выгнувшись дугою вправо, видишь – небо бело.
Дальше – трястись и мелко дрожать, глотая воздух глубоко, кривить телом, потому что горло заливает, зрачками путешествовать в верхней половине век, и хрипеть, холодными руками ища опоры. Под тобой что – деревянная скамья, да пустые картонные коробки, которые вот-вот расползутся, потому что все вокруг топит, ты видишь потоки и наводнения, клочья яростной пены, что душит, напор, ты руками творишь крест, мотаешь головой, мычишь что-то бессвязно, и снова больно и громко падаешь. Становится горячо. Горячо вмиг – от тепла прикосновения до жжения укуса, невидимого жгущего пламени жаровни, чувствуешь, как широко округлился рот, но ничего не слышишь. Сухо, нижняя губа треснула и кровоточит.
Но вот лоб упирается во что-то мягкое, ты качаешься из стороны в сторону, неслышно ревешь, зубами хватая ткань с плеча, к которому тебя прижимают, руки сжимаются в кулаки, но одолевает слабость. Ты не успокаиваешься – просто не можешь двигаться - и падаешь вниз.
Один несет тебя на руках, второй касается лба, проставляет на запястьях синие метки, бурчит себе под нос что-то быстро и неразборчиво, из деревянного ковша плещет водой на двери и окна: ты видишь прямоугольники света, неясных кружащихся цветных мух, пересекающиеся круги и потом – ярко – все становится синим.
Простынь смята – на ней персиковые цветы, фиолетовая бахрома на лежащих вокруг подушках и цветные нити, которыми опутан, как коконом. Тело качает, ты вертишь головой, но высокие борта лодки не дают ничего увидеть выше – зажмуриваешься и дышишь через нос: пахнет морем.
Из снов вырываешься на одном вдохе: мята и полдень, пол в солнечный пятнах, щекочущее тепло в носках, красно-золотая тревога в стоящей на столе шкатулке, висящий на шнурке вокруг шеи белый эмалированный ключ. Все – игры и игрушки, ты встаешь с постели, открываешь балкон и подсыпаешь пшена в кормушки.

---

Вода

Искандеру

Моя печаль всегда во мне живет,
Твоя печаль проносится как птица

Альфред Теннисон

Мой мир затих, и вещи забыли свои места: одни прямоугольные силуэты вытянулись и застыли, контуры прочих стали зыбкими: они дрожат и тянут свои тени ко лбу и вискам квартиры, не касаясь, а выжидая. Мы существует в разных временах одного события: наблюдательность следующего по очереди мне дана для поддержки и уверенности в возможности не только постигать силу, но и разворачивать крепко обнявшие друг друга нити будущего.
Я открываю коробку, но крышка её захлопывается, царапая по ногтям – если мир вдруг становится тягучим и красным, то я чувствую дурноту и духоту, бегу в сердечный придаток того, что здесь остается: суть ванной комнаты в существовании как объекта для свершения культа. Так и прочие места становятся символом, как и мое единение в плоти четырех стен, где я могу открывать и регулировать потоки, наполнять себя большей жаждой, не зная как удовлетворить начальную. От сидения на краю и пристального взгляда в дверь с облезшей краской только колени болят: я стою на носках, потому что не дотягиваюсь до ковра имеющейся длиной, и мерзну, потому что наивность прочих лечит мое смущение. Трубы горячие, но утром невозможно найти выход и рассчитать, сколько оборотов я должна прокрутить, прежде чем привыкну. Переходя в соседнюю комнату, читаю на корешках, но не могу перевернуть буквы: наблюдательно подытоживая, среди моих ровесников всегда находится тот, кто делает все иначе и может показать это явно – можно чувствовать, почти нельзя научиться.
Растягиваешься, пальцами соединяешь границу света и полутени, но не можешь их собрать вместе, как эти перемагничивающиеся шары из цилиндрической коробки. Я становлюсь старше, и вместо калейдоскопов с тремя цветными стеклами мне нужен космический корабль, я желаю приручать африканских слонов, а не гулять с собаками три раза в день. Да, воздух дает мне свежести, но кровь материнская и отцовская говорят о том, что я должна (оттого они, должно быть, не произносит таких слов вслух) помнить и продолжать: я же желаю свести ответственность к единому действию и порвать с этим: но жидкости становятся гуще и все, что доверено мне, коверкается и кувыркается, сворачивается, путается само в себе (когда мотаешь клубок, туго затягиваешь нитками средний и указательный пальцы, а потом убираешь) и лишь тяжелее делает серьги и все, что носишь на голове: земляная пыль проставила на мне метки благодушия, но вода не дает действовать.
Идти к берегу, как к пределу выраженности, ждать пока что-то наконец прорастет, выбирать для шума вокруг уровень, но не попадать – средние значения не могут выдать наслаждения: лишь опору для рывка или прыжка солдатиком (меня выплавили из оловянной ложки, но, оставив мне прежний рост, забыли про ногу), находить в итоге только пламенные перечисления. Я все еще не научилась правильно говорить: потому что «правильно» есть результат усилия, и я не верю, что мне нужны усилия и задержки – секундное мучение жертвы, которой со мной «пришлось», хуже холодных рук у открытого ворота.
Идти в воду в платье, а потом бежать, потяжелев, босиком, греться в дружескую квартиру и слушать молча возникающие, как вулканические острова, разговоры, ощущая в волосах песок и солнце в пятках. Летом не думаешь, что под вечер на окнах будут узоры, и ложишься спать в разных местах собственного гнезда, лишь бы проснуться завтра другим, но зимой все яснее горькое значение белого – кутаешься в собственную шкуру (другие пусть висят в шкафу), тянешься к предметам, к которым безразличен. Вызываешь тепло золотым отваром, пророчишь себе счастье в всплывающих чаинках: не умеешь ни утешать, ни гадать. Боишься горячего, боишься глубокого – сопротивляешься даже приближению того. Не потому, что твой первый друг утонул в грязной воде из-за огненного джина бутыли, а ты узнала об этом только чрез десять лет и не потому, что, как прекрасная твоя мать, шатаешься на табуретке, и боишься ходить по мосту, а из-за воспоминаний, в которых «мутабор» рокочет в твоей любимой украденной коже: конечно, учитель – Варан, значит ты – саламандра.
Я стучусь в аквариум и упираюсь в глаза животным без мысли и цели: так мы находим общий язык, но кошки не желают иметь со мной дел. Спотыкаюсь и скольжу про пролитому маслу: управляться с такими вещами я так и не научилась, поэтому устоять на ногах и что-то понимать после – великое чудо. Рыжая плачет, говорит про голубоглазых и связь атомов в теле крысы, а я скашиваю глаза налево, где человек, сшитый по моей мерке, смешивают воду, воздух и жир – белая пенка пахнет земляникой.
Когда вниз по пищеводу отправляется слюдяной комок вспененной смеси и на марле лица проступают нежные красные пятна, меняется запах и подходит время стыковки стрелок, я разворачиваю кисти ладонями наружу и иду в дождь. Так снова – бежать, теряя с левой ноги обувь, быстро смеяться людям, чтобы ничего не заметили и понимать, что, следуя за дождем, его достигаешь. Я выбираю привычки, которые позволяют расчесываться не каждое утро, брать еду из рук приятных незнакомцев и пить больше пяти литров в день.
Тройня водного склада – шар кислорода, загадывающий желание на связь с двумя под одинаковыми углами, проливается и высыхает, пятнами на обоях и стене, в макушке лета, а самую жару, когда взрослые высокие девочки глаза своими ланьими поглядывают на смешных мальчиков младше, которые ругаются и плюют на землю – у разогретой плиты нежатся собаки, голуби клюют желтые башни одуванчиков, к разбитому подбородку прикладываю подорожник и плачу – это пройдет через три года, ссадина на ноге – почти никогда. Кожа становится сморщенной и сухой, в камере с видимым паром запираемся на пару часов и поем, играя с мыльной пеной, уходим с мальчиком, чье имя – имя горы, и который режет перочинным ножом мальков из озера-лужи, на котором я еще вижу диких уток. Здесь, под поющими ивами я плел первые свои сказки про выдр и венки.
Я не захожу глубже моего роста, погружаюсь, лишь задержав дыхание, и как гальваническая лягушка, дергаюсь, когда в нос попадает вода. По замерзшему озеру проходит тропинка птичьих следов, я являюсь во сне к озерам, достаю мечи для лучезарных героев и запрокидываю голову, когда начинаю молчать. Вода определяет соотношения, которые можно скрыть и я знаю, что мы в чистоте своей не имеем цвета, но и объединяет нас цвет. Насадка с мелкими клетками пропускает капли, я пью из вертикальных столбов и трачу время на пьянящую ласку звука: мир протекает, мир становится еще легче.

---

перемена мест

Я чувствую вкус прошлого, но нахожусь внутри. Прозрачная жидкость у чаши в омуте, голова идет кругом и по внутреннему желобу саднят зацепки голодным чувством. Выбирать человека словесно - возможность перейти в правду, такой, какой хотят многие. Я пытаюсь противоречить, хоть раньше этот путь для меня был желанным - сейчас я отдоляюсь и возвожу то, что видно только на отдаление в величину иной значимости.

---

мал

Валится из рук_ редактирую прошедшие месяцы тяжелыми мелочами, меня ставят куда-то, я путаюсь и теряю сноровку, совсем ничего не поняв в итоге.
И, не встречая обещанного, расстраиваюсь совершенно.

---

Утро начинается с дождя

Глаза сходятся в две сияющие щели, я ощущаю в себе все недостатки по очереди, но мы еще приветствуем друг друга, хоть и лицо мое рядом с ним пресно, голос из головы не идет, легкости больше, чем тепла, но от прочих я теперь не защищен - должен всем по самые лопатки. И о болезни моей совсем догадаться просто.

---

беда и годы

И юноша с глазами, что темны и чье лицо я вижу, узнавая. Так трепетно, склоняться и скользить, земли касаясь, но ладоням только:
больное одиночество, когда:
не Мастер,
не свеча,
не подмастерье.

---

лев

Мне снятся прекрасные сны: говорит, что я люблю из реальности перешедших туда персонажей даже не нужно: чувство того, что ты весь мир собой закрываешь и молишься в ширину за тех, кто существует: вспомнишь их всех по имени и все будет хорошо.
Болезни в моем существе занимают все больше, но мне светло,
как прекрасные их лица и изредка:
сон строит то, что я желаю _ несложные событийные схемы - и это страшно.

---

перевод

Деревянный конек, теплота в ширине петли,
что хватает за шею и руки кусает срезом,
выше тянется снег, и во сне со мной говорит,

да и дом мой темнеет

---

mech

Тяжелый снег воды хуже, мне хочется примыкать под чужие шерстяные купола и все же в грезах своих я не касаюсь тел, потому что тело сейчас дружит со мной и все терпит - только неспособна я и подавлена - я просыпаюсь каждый день позже и веду нечестную бухгалтерию. могла бы лучше.

Плечи свои открывает и плечи её хороши.
А моя закрытая сфера в полом теле, которое только само по себе тяжело: он не может сказать слов, я склонна обрезать волосы и писать: но здраво ли? судьба моя длится недолго, а сердце в залоге здесь, хоть и ключа своего не знаю.

---

не идет

Нужно не быть одним из, а выходить наружу, выясняя степень определенности: знание, которым дается поверхность вареного яйца, полог, натянутый между скругленными краями, движения вперед и назад – ритмичность основного действа, даже когда о нем ничего не знаешь – выпрямляться, чтобы упасть, замирать, чтобы двигаться дальше. Оттого и тревожат слепые толчки, в которых легко угадать пред_знание, неторопливые перемещения, в которых есть понимания невозможности оказаться внутри круга – и ограничение настает не само по себе, а как причина и следствие, как смятая постель после и кошмары листов белых до. Мучение, доведенное до иконографической четкости сюжета, разница в словесном описании и страх узнавать и не быть узнанным, становящийся страхом быть узнанным и не узнавать. Смена происходит и не происходит намеренно, но одному столпу не выдержать всего здесь и я начинаю говорить, потом ускоряюсь, не прибавляя звука – и это кажется сложным, потому что ради чувства мы должны доставлять не столько огня и света, сколько возможной мощности давать выход, ведь одна составляющая всегда не прочнее многих, и голос мой почти стерт, не в чем пожаловать ко двору и на бал: колени подгибаются и руки находят поддержку в корне земли высотой в несколько этажей (мучительно отсутствие лифта не столько процедурой, которая забирает и отнимает, сколько разочарованием и ожиданием, что не переходит в толчок). Изменения должны радовать, но первая в них суть – запоздалая реакция, будь ты всегда готов, не шел бы к тебе сон, но даже теория легокрылых ураганов милостива к нам и не дает узнать все места мир враз.

---

полна горница

Печаль в отдалении.
Пишешь уже, надеясь, что предмет прочитает, а не будет, как нужно, тем единственным, что жизнию твоею кроется от рассказов о нем. И меня тянет туда, где я не был и неизвестен в будущем, но оттого и слабость и отсутствие благополучия - даже детские воспоминания уже не раздельны, сложнее вычитать для себя будущее и вычесть настоящее.

---

p

Я взбешен: недостаточно в том разделенности или напора, набега, несчастий, наступления, пороха, кучу бегущих людей - я не вспомнил всего.

---

***

Разница как понимать что ты взрослый.

---

Цитаты, цветы, мелочи

Раньше всё, что я любила, называлось — я, теперь — Вы. Но оно всё то же.

---

q

Устал, остыл,
Постыл и обезвожен.
Касания как способ рассчитать.
Так увядание мое находит ножны
В дни без расцвета.

---

NTH

Глупости и салфетки, вязаные крючком. Не мечтаю о женской простоте, но на дел стремлюсь к этому и думаю лишь. Говорит одним толком, в другом все происходит. Я не осознаю себя в зеркале. Дни протягиваются, и времени всегда не хватает. Но я стал как-то ужасающе беспристрастен, беспризорен и бесприютен. Не понимаю сейчас, почему я не досматриваю крючки. Прочие вижу, но это то, что я полагаю - его не происходит или оно прячется. Сторонно - хочется охранять мечты и хочется простых радостей обычного толка. Но, наверно, я все же предпочитаю не знать, хотя двоится.
И полноты во мне нет. Чувствую второй половиной. Раньше почитала то силой, теперь _неизвестно что_. Мне страшно, но не радоваться я не могу.

...мне не нужно знать верный ответ на вопрос?

стремлений нет, по большему счету. Так - местничковые соревновательные моменты и рационально_нерациональные причуды общества.

---

A

Крепись, моя влюбленная птичка, чтобы вместо остальных трат заниматься обустройством мест: так уж вышло, что проницаемость различных пустот выдает различные значения, во всем объеме, занятом тобой (формальные фразы в иных контекстах куда как более поэтичны), разливается вторая половина неги - ломота и беспричинная усталость. Голос с первого ряда полон, но руками стоит дрожать ради поддержания тайны (мне так и не узнать причин, по которым они поддерживают мою заведомо бессмысленную канву, так как желания быть пойманным сродни неиспытанным поцелуям), и оттого никто не может поклясться ни в невинности твоей, ни в духовной чистоте. Ты из тех. с которыми "сразу ясно", но открыть тему за двумя этими словами нечем, и код описания становится длиннее, заносит на левый бок, ты замечаешь взгляды из косых глаз, счастливых людей на костылях и ходулях (забавно, как одна вещь является показателем и немощи, и силы), всех светловолосых. Ты подбираешь листья, что бледнее прочих, с жадностью прижимаешься невидимым к зеленой (октябрь!) листве, которая на контрасте еще чудесней свежа и готовишься переболеть, перебороть, перестать, формировать привычки за три недели и слушаться правильных советов, кто бы и как бы не произнес их. Картина маслом - полуслепая, руками творишь рамку для _надежда_ будущих рисунков, которые исполнятся. Чуешь, что нетрудно выйти на улицу и заново учиться искусствам, потому что теперь ты почти можешь безопасно задавать вопросы наружу.
Но - до любви тебе далеко. Все теперь содержится в теле, а оно слишком падко на возможные виды воды, твоя раздвоенная ивовая ветка указывает на любого мужчину. Возможность здесь дождаться - усиленные ограничения внутри головы. Верность, которой никому нет, и желания оправдываться.
Ты, в мелочах пособствуя тьме, стремишься на запад - и стоит знать, Алеф, как на самом деле тебя зовут.

---

Вторник

Закутанный в музыку, я странствую с уверенным видом и больными глазами, всеми силами пытаясь выдать наружу внутренние ощущения - не странности, но особенности: лучше всего я выгляжу тогда, когда мне это не нужно. В иные моменты - выстиранная накрахмаленная чайная кукла. как-то, не знаю ощущения, но снизу обрывается стержень( или открывается пологом?) и все держится на тонкой цепи из основной лжи и побочных: я говорю, что лгу. и это правда, но мир насылает мне хвори, чтобы хоть в половину дело шло легче.
Прочее: встречаю идеалы на каждом шагу. Снова, но здесь вкус моего охотничьего преследования.

---

Неделя имен

В начале недели мне исполнилось девятнадцать. И период с 24 по 30 я решил называть, давая имена каждому дню. Потому что прошло три недели уже тогда, а я едва заметил разницу. Желаю недели определять списком, выдержкой или испытанием.
Нет, проверки мне тяжелы.
Я плакала в понедельник от обид, которые не имеют весы. Оттого, что я стар в сравнениях и не_несчастен вовсе, а просто - не получил желаемого, сам от него отказываясь, хоть мир и был хорош ко мне. Бегали по трем этажам больницы и безнадежно глупили. Люди, в которых я был влюблен, стали мне безразличны. Понедельник был самым холодным днем на неделе, бал сильный дождь и я прыгала из холмов в рытвины настроения и боялась всего подряд. Понедельник был днем моего рождения. Особенность и нечеткость -(сейчас летает очень темная жирная муха кругами моей правой руки и жужжит что-то у балконной двери в знак опасности)- 19 был знаковым для меня периодом пересчета, границей иного плана, потому что вера моя некритична и даже невыборна. Но, положив в себе всего два пути, я хотела выделить возможности существования, не роста.
Я ночевала в одиночку( до того была моя неделя наведения порядка - и это еще тысяча возмущений) в квартире, злобно посматривая на испытанную лишь сегодня компактную мультиварку (собственно, причина слез в пять часов утра, с напоминаниями самому себе, что, впервые, пожалуй, я пытался вытащить желание из прошлого, и это было так призрачно удавшимся, что...), что, вообще говоря, весьма ничего. - мне кажется, что я не умею говорить с и люди думают обо мне волшебное что-то не то. Вправду, полной ангельской(считай, посланнической) легкости я ни к кому не испытывал. И любил я не полно, и не понимаю себя до сих пор.
Не в одиночку же! Странности обстоятельств: я помню плохое лишь, а между тем и Владимир, и Мария, и Ольга, и Дарья поздравили наичудеснейшими вещами. 19 шоколадок, среди которых есть "ветер" - дорого.
Но. "Мрачный вторник" как описание крутится в голове и это хорошая характеристика. От Ольги получены были билеты на исполнение Моцарта и Гайдна чудесным квартетом. (Все причины вечера не дают мне выспаться и я снова пытаюсь остаться внутри). Там же я увидела Герра Андрия, его чудесная спутница в полоборота была прекрасна, но я старалась не смотреть в их сторону - ревностное восхищение пробиралось со всех сторон. От тезки я получила надписи на билете - пока это никуда не идет. Дмитрий сказал насчет шоколадных яиц - теперь у меня есть Мистер Краббс и Сквидворд, а Дима мал ростом, и кулаки его рук меньше моих. Я замечаю, что тело мое напоминает личинку -
Вторник был днем встреч.
Среда практически пропадает из вкуса, что странно. Коротка была подготовка, немыслимые волшебные вещи еще доходили тонкими цепями до самого конца.
Четверг пытался быть днем исправлений.
Пятница -
Суббота - день субботника и всего вытекающего,
с этим днем ничего пока неясно.

я засыпаю не середине важных вещей и я никчемен,и не знаю, кто я.
Редко бывает так - взрослые сломы - решения проходят по хребту.
Отчего мы желаем жить чужой жизнью.
Будь я уверен, я не стал бы ломать: но встреча, что держит мое сердце, может
Ночами мне снятся те, которым я не признаюсь - я считала это признаком наступления, на деле - лишь глупость.
И я насмешлив, и принять не могу.
Но все хорошо,
есть и будет,
<двойные скобки условий>

---

19

Бью рекорды тупости, от каждого взгляда получаю по сердцу, наплакала целую реку,
но
Все-таки.